МИРА АНДРЕЕВНА ТРЕТЬЯК Житель блокадного Ленинграда «Я живу воспоминаниями» (отрывки из книги «Моя жизнь»)

Я родилась в г. Уфе и меня в корзинке увезли в Ленинград. О родителях знаю совсем мало. Может мама не рассказывала или я забыла. Отец Андрей Иванович Рыбкин родился в 1894 году и жил на Гороховой улице в Ленинграде. В детстве его отдали к мастеровым людям учиться на сапожника, и он в этом деле так преуспел, что посвятил ему всю жизнь. К 1941 году отец уже был начальником цеха на обувной фабрике им. Ворошилова в Уфе, где шили солдатские кирзовые сапоги, поэтому ему дали бронь. Тогда были трудные времена.

Помню, мне 3 года, мы жили на Литейном проспекте в Ленинграде. Я дома одна, стою на подоконнике огромного окна на первом этаже. Некоторые прохожие останавливаются посмотреть на меня, а я выглядываю Павлика (сводного брата). Он, возвращаясь из школы, обязательно приносил мне какой-нибудь гостинец. Особенно запомнила кусочек хлеба и котлетку. Запах этот со мной до сих пор.

Потом мы с мамой Прасковьей Васильевной вдвоем жили на Международном проспекте (сейчас Московский) в очень маленькой комнате, нам ее уступили знакомые. Время, которое я прожила в этой крохотной комнатушке, считаю самым счастливым. Моя мама все сделала для этого. Царство ей небесное. Вечная память. Помню — у нас стояла в углу круглая железная голландская печь. Её надо было топить дровами, у нас был свой сарай, где они хранились. С крыши этого сарая я прыгала на территорию детского сада, который был за забором. За проделки мама закрывала меня на ключ, тогда я вылезала в окно. Мы жили в деревянном доме на первом этаже. Во время войны дом сгорел, и когда я через много лет приезжала в Ленинград, то всегда приходила на то место, где жила с мамой, чтобы поплакать. Там сейчас стоит новый детский сад.

У нас с мамой было заведено, что я ждала её на обед и подогревала еду. Однажды я поставила на керосинку кастрюлю, а сама выскочила на улицу и забыла обо всем, как только вышла из дома. Фитиль керосинки был открыт полностью, и когда суп закипел, то сбежал и затушил огонь. В комнате дым, копоть. Когда мама, большая чистюля, пришла домой и увидела, что ее белоснежные занавески и салфетки стали черными, ей было не до еды, давай все снимать и замачивать. Она меня очень любила и потому не ругала.

Мы с ней устраивали сказочные вечера. Всегда перед сном в постели читали, а рядом с кроватью стоял столик, и на нем всегда была всякая вкуснятина: халва или фрукты. В выходные мама никогда, сколько я помню, не занималась уборкой и стиркой, а посвящала эти дни мне. Мы ездили гулять в Петергоф или на Финский залив. Она брала с собой походный примус, на котором что-нибудь подогревала или варила. Мы были целый день вдвоем и от этого были счастливы.

В детстве я очень не любила есть супы — запивала их всегда чаем, ведь мама грозила лишить меня того или иного удовольствия. Она хотела воспитать меня хорошим человеком, и поэтому все сделала для меня, чтобы я посещала Дворец пионеров. Я ходила на хор и в художественный кружок, в пятилетнем возрасте читала на ленинградском радио стихотворение «Курочка». Училась кататься на коньках, вышивке ришелье. Еще помню, что у мамы была длинная коса. Когда она ее отрезала, то я привязывала косу к своему затылку и надевала на голову платок, как будто это моя коса.

Память слабеет. Не помню события вчерашнего дня, но дни, прожитые с мамой в Ленинграде, остаются в памяти. Почему-то запомнились мандарины — много мандаринов, завернутых в тонкую бумагу и уложенных в плетеную сумку.

Моя мама была очень добрая, жалела меня. Полы не разрешала мыть, говорила, что еще успею. Как чувствовала. Сколько я их перемыла, сводило руки, когда работала уборщицей.

Летом мы ездили на дачу к маминой подруге. Она варила малиновое варенье и сушила белые грибы.

Мы с мамой везде были вместе. С работы я её встречала у фабрики, иногда во время обеденного перерыва (работала она близко). У мамы был сундук, оставшийся от её матери (она тоже росла в сиротстве с отцом), там были расшитые петухами полотенца, вышитые скатерти и другие красивые вещи. Их мама берегла для меня. Во время войны, после её смерти, все было украдено.

Первоклассницей, бывало, я плакала из-за плохой отметки, хотя училась неплохо, особенно по русскому и литературе. В 3-м классе меня избрали председателем совета отряда. Помню, как организовала поход в Эрмитаж и собирала деньги на входные билеты. Мама переживала за меня, даже сшила мешочек для денег.

Осталось в памяти страшное время блокады… Бомбежки, холод, голод.

Ты помнишь черный хлеб войны — непропеченный,

с горькой коркой, с картошкой, с лебедою горькой

и с непосильною уборкой в полях воюющей страны?!

От хлебных карточек в руках

ты чувствуешь поныне жжение.

Ты знал, что всей семьи спасение

в тех скудных, горестных пайках.

Промозглой осени пора.

Большая очередь за хлебом...

и не под крышей, а под небом

стоим от ночи до утра.

Бывает вовсе не стоим,

конечно, осенью — не летом; спина к спине,

а то — валетом мы ночью греемся,

при этом о хлебе тихо говорим.

(Г. Гоц)

Мне это стихотворение очень близко, т. к. я тоже стояла в очереди всю ночь за хлебом. Его никогда не хватало и в годы войны, и в послевоенное время, всегда страшно хотелось есть. Когда я уже жила с мачехой, то та постоянно следила, не съела ли я больше (считалось, что я ем больше всех). Было от нее много обиды.

Судьба свела меня с очень добрыми людьми, иначе я не знаю, как повернулась бы моя жизнь.

Я была секретарём комсомольской организации в цеху (200 человек) большой швейной фабрики, членом бюро райкома комсомола города. Конференции, заседания бюро, отчетно-выборные собрания, вечера отдыха, которые я проводила в фабричном клубе. Всегда готовила вновь вступающих в комсомол. Мы устраивали рейды по проверке качества работы швей и закройщиц в цеху по пошиву детской и женской одежды, мужских брюк; хлопотали о выделении помощи или предоставлении общежития нуждающимся.

Время пролетело, я и не заметила, что мне уже за 30. Я жила интересной жизнью, а оказывается, что жила в застойное время! Только теперь понимаю, что именно сейчас остановилась жизнь.

Многое из того, что мы в наше время видели, мои внуки не увидят. Я еще помню, когда слоеная булочка стоила 5 копеек, газированная вода — 3 копейки стакан. В магазин войдешь, а там несколько сортов колбасы по 2 рубля и много другого. А как отдыхали? Куда только душа хотела, можно было съездить. А сейчас? Может быть, когда-нибудь внуки побывают в Ленинграде. Навестят те места, где я жила с мамой, это самое счастливое мое время и я им живу, живу воспоминаниями.

Наконец-то в 1998 году из Ленинграда я получила известие о мамином дне рождения и дне кончины. Не знала ничего свыше 50-ти лет.

ВОЙНА 1941 г. — не хочу ничего вспоминать. Это трудное время да еще без моей мамочки. Пусть земля ей будет пухом. И вечная ей память.

В январе 2004 года я получила поздравление: «Уважаемая Мира Андреевна! 60-я годовщина полного снятия блокады Ленинграда — святой праздник для всех россиян. 900 блокадных дней – это тяжкая боль и великая слава нашего Отечества. Это безмерный подвиг защитников великого города и всех ленинградцев, чье мужество и стойкость не сломили тяжелейшие жертвы и лишения. Ваш героизм, воля к жизни и вера в Победу заслужили вечную благодарность народа России. Примите мои самые сердечные пожелания здоровья и благополучия Вам и Вашим близким». — Президент Российской Федерации В. В. Путин.

Очень трудная жизнь досталась на мою долю. Но я не ропщу. У многих из моего поколения она сложилась так же. И вот мне уже через несколько дней исполнится 90 лет. А когда-то я мечтала дожить до 40 лет, чтобы дочка не осталась совершенно одна, боялась ее сиротства. Но теперь я счастлива, у меня внуки и правнуки.